«Боги, наверное, сошли с ума» или что нам делать с концепцией «фронтира»?

В ноябре 2019 года мне посчастливилось в первый и, надеюсь не в последний раз, участвовать в «Татищевских чтениях», проходивших в городе Екатеринбурге.

Подавая заявку на эту научную конференцию, я рассчитывал, что тему моего доклада «География распространения посуды фабрики Чекановых по письменным и археологическим источникам» отнесут к секции «История Урала в XVII – начале XX вв.». Однако организаторы, видимо увидев в теме словосочетание «география распространения» поставили доклад в секцию «Пограничье: этнокультурные взаимодействия».

Так я неожиданно для самого себя попал в самое пекло споров о термине «фронтир» и правомерности его применения к различным моментам истории Урала, Сибири, Средней Азии. Впрочем, я об этом не пожалел и даже рад, что так получилось, т.к. помимо наличия интересных докладов на данной секция, она была признана самой оживлённой в плане комментариев, вопросов и дискуссий.

Уже к исходу первой половины первого дня работы секции при обсуждении очередного доклада, одна из участниц констатировала своим вопросом: «Коллеги, у меня создаётся впечатление, что мы уже очень далеко ушли от первоначального определения фронтира, данного Тёрнером, и довольно широко, вольно и каждый по-своему его трактуем».

Во второй половине дня, после очередного из докладов заведующий одного из отделов Свердловского областного краеведческого музея Е.А. Киселёв, задал вопрос докладчику: «А Вам не кажется, что если Вы в теме и в тексте своего доклада замените необоснованно употребляемый Вами термин «фронтир» на «колонизация», то у Вас сразу же всё встанет на свои места, станет яснее, прозрачнее, понятнее?». Молодому учёному так не казалось.

Итогом всех этих ритуальных плясок вокруг модного термина стала моя беседа с одним почтенным деятелем науки, состоявшаяся в конце второго дня конференции перед последним заседанием секции. Я сидел в пустом зале в ожидании начала, когда седовласый старец войдя в зал, подошёл ко мне и поинтересовался нет ли у меня программы конференции, т.к. сам он только-только из командировки и соответственно не мог вовремя зарегистрироваться и получить её. Пролистав мою программку до секции «Пограничья…», он покачал головой и сказал: «Фронтир, фронтир, фронтир… Понавыдёргивают новомодных словечек из зарубежной литературы, а потом не знают, что с ними делать, употребляя где только можно и в основном не к месту. Ну, а Вы то, молодой человек, как определяете «фронтир»?». «Да никак я его не определяю, поскольку меня это в данный момент не касается – в своей статье нигде это понятие не употребляю и вообще попал в данную секцию случайно» – ответил я.

Я тогда ещё не знал, что относительно скоро в расписание моей зимней сессии поставят предмет «Антропология фронтира» – авторский курс В.В. Пестерева и это меня коснётся, да ещё как – по заданию преподавателя придётся писать эссе. Не знал я и того, что во время этой же зимней сессии, готовясь к семинарскому занятию в рамках предмета «Теория и методология исторического знания», я в книге Джона Тоша «Стремление к истине» встречу такую фразу, по сути своей критикующую концепцию Фредерика Джексона Тёрнера: «Процесс создания традиций особенно чётко проявляется в государствах, недавно завоевавших независимость, где сильна потребность в «легитимном» прошлом, а материала для создания национальной истории часто не хватает. В течение двух поколений после Войны за независимость американцы создали весьма лестный образ для самоотождествления: их предки, покоряя дикую природу вдали от прогнившего общества Старого Света, выработали собственные ценности – опору на собственные силы, честность и свободолюбие, которые теперь стали наследием всех американцев». Так я впервые узнал о том, что модную у нас концепцию на самом Западе уже давно критикуют как устаревшую и мифологизирующую американскую историю.

Всё вышеописанное напомнило мне художественный фильм, вышедший в год моего рождения – «Боги, наверное, сошли с ума», где американский лётчик пролетая над территорией африканского первобытного племени выбрасывает ненужную ему пустую бутылку из-под «Кока-колы». Наивные дикари, впервые столкнувшиеся с такой новинкой начали её использовать кто во что горазд, пытаясь приспособить бутылку к своему делу и в результате передрались. В конце концов вождь племени вынужден был пойти на край света, чтобы выбросить предмет раздора, подаренный сошедшими с ума богами.

Так что же нам делать со свалившейся на нас, отжившей свою жизнь и ставшей на Западе ненужной концепцией? Наверное, вряд ли стоит уподобляться вождю, выбросившему бутылку в океан. В его случае продуктивнее было договорится о наиболее эффективном применении полезного в хозяйстве предмета – ограничить или совсем отсечь второстепенное использование, договориться о том кто, когда и для чего имеет право его задействовать на благо всего племени и было бы всем счастье.

Может быть так же и с тёрнеровской концепцией: да, она на Западе устарела, да, не отвечает на все вопросы, да, имеет слабые места, но всё же свою роль сыграла и свою пользу принесла в своё время американской науке. Вероятно, и российские историки смогут извлечь из неё рациональное зерно, договорившись о терминах и области приложения концепции там, где это оправданно, а не пытаясь употребить модное непонятное словцо к месту и не к месту.